Потомки спросят: где вы были, когда у вас горел Байкал? Ответим: новости рябили, все время кто-то отвлекал. Страна покорно и устало сползала в полное оно: упала нефть, потом привстала, потом упала все равно; не дали визу Матвиенко, точнее, дали, но закон отвел ей в качестве застенка скупую комнату в ООН — ни в магазин тебе, ни выпить… Потом, уже в четвертый раз, под Киевом горела Припять — опять у них, а не у нас. Кобзон, от гнева хорошея, рыча, как бешеный нарвал, призвал порвать дипотношенья с Америкой (но не порвал). А надо было! Ведь кому-то от Штатов — полная труба: коварно схваченного Бута лишили чайного гриба. При этом колебалось евро, а рупь держался так себе: пространства мудрого маневра не оставалось у ЦБ. Хотел Навальный марш протеста пустить по замершей Москве, но чтоб свое он помнил место, кино снимало НТВ, и там плененный Развозжаев без тени ложного стыда разоблачал своих хозяев, заокеанских, как всегда. Страны распластанное тело — и меньшинство, и большинство — вовсю тем временем горело. Байкал — нагляднее всего.
Вдали, — как будто на отшибе, за тыщи верст от главных дел, — Байкал горел. Его тушили. Его тушили — он горел. И нас, далеких от Байкала, — и в Петербурге, и в Крыму уже заметно припекало, но мы не знали, почему. Кто объяснил бы нам, любимым? Быть может, это от жары? А может, это пахнет дымом от тех костров, где жгут сыры? Все объясненья были шатки, привычен весь видеоряд: горят на руководстве шапки иль сбережения горят? Но в том-то, собственно, и дело: в России было так черно, поскольку все уже горело, а мы не знали ничего. Везде ожоги возникали, огонь гулял, как колесо. Он на поверхность на Байкале наглядно вышел — вот и все. Повсюду стлался тяжкий, серый, угрюмый дым — поди залей. По всей России пахло серой, ад хлестанул из всех щелей. Такие змеи выползали, каких у Данта даже нет.
Нам заливать его слезами не год, не два, не десять лет.