U.N.I.T. - рождение.

Мысли - электрический разряд. Мир стоит передо мной надавив со всех сторон холодными, бетонными стенами. Убогая одежда не спасает от ненавистной прохлады. Впервые вижу и уже ненавижу этот свет, желтоватый приглушенный, льющийся мне в лицо из обычных ламп вкрученных в потолочные керамбитовые патроны. Во рту пересохло, я облизываю сухим языком свои губы: привкус железа, моей мертвой свернувшейся крови. И только теперь я понимаю, что нахожусь неизвестно где. Что кто-то против моей воли запихнул меня сюда. Едва пересиливаю себя, мне нужно повернуть голову, нужно осмотреться. Но она состоящая из черепа мозга и мышц сейчас отяжелела, как буд-то из неё все вынули, а в замен закачали тяжелой ртути. Тело зудящаяся от засохшей грязи кукла, которая распласталась на грязном, развернутом на полу солдатском матрасе.
- Ээээй. - я пересиливаю и выдавливаю из себя обращение в никуда. Жду минуту. Вокруг никого нет... А может и есть только сейчас ему плевать на то, что мне нужно время, чтобы найти его в окружающем пространстве. Да и хер с ним! И мне ничего больше не остаётся, как только думать, думать, думать... И я думаю. Думаю о том, что зря я решил покинуть поселение. Что зря собрался искать безопасности в развалинах былых городов. Что узнав, что в Нижнеатомске есть люди, нормальные люди, решил войти туда через ворота. Пришел поглазеть на лужайку перед белым домом с автоматом в руках - кретин! В былые времена за это сначала расстреливали, а потом судили. Сейчас же любым оружием за душой никого не удивить. В пустошах кружевное бельё вряд-ли кому-то поможет, а вот старый добрый дробовик и накормит и жизнь сохранит. А радиация в небольших дозах, наверное даже полезна. Ведь если принимать яд по чуть чуть, то можно выработать к нему иммунитет. И мне не позволяют продолжить мыслить о своем. В темноте пустого коридора, приглушенный звук медленного механизма, затем скрежет вращающегося затвора. Дверь со скрипом открывается внутрь комнаты. Я обеими глазами судорожно разглядываю серый покрытый плесенью потолок и стену с засохшими на ней грязными потёками.
- Проходите товарищ майор - один из задержанных в этом крыле! - говорит не звонкий мужской голос, отдает покорностью. Значит ко мне можно только с начальством. С чего бы это мне такие почести?
Мягким уверенным шагом входит сначала кто-то один, а за ним поспешными шагами входят еще двое. Я их не вижу, но слышу как они идут по каридору пока наконец не останавливаются напротив моей невольной обители. Кто-то после того, как встал переминается с ноги на ногу.
- Надеюсь они у вас не сдохли, пока я был с проверкой? - явно начальство, значит майор... Вопрос звучит как упрек, голос высокий, мужской.
- Три часа назад проверяли, жив был, сердцебиение в норме - отвечает кто-то, третий.
Звенит перебирающаяся связка ключей, затем избранным ключем поворачивают механизм. Стальная решотчатая дверь отъезжает в сторону.
- Так, так, так - подходя ко мне бармочит майор.
- Можете подойти ближе, он сейчас абсолютно безопасен - говорит третий. И вот уже трое стоят надо мной. И глазеют в мои раскрытые веки.
- Проснулся заблудший козлик - надменно треплет второй полноватый солдафон, одет в камуфляжную куртку, и штаны, слегка потрепанные и выцветшие. Куртка по цвету больше подходит к осеннему сезону, штаны зеленые с черным. На голову одета солдатская каска - котелок. Бронежилет и автомат, ничего навороченного. Лицо выбрито небрежно линии его не приятны, нос с горбинкой, глаза пустые. Рядом с ним Мойор. Среднего роста, крепкого телосложения, темно зеленые брюки, в тон ей куртка расстегнутая, нашивки, ордена, пагоны. Под курткой белая чистая рубашка и черный галстук на золотистой металлической застежке. Табельный пистолет в черной кабуре надежно подвешен на черном солдатском ремне на бронзовой бляхе которого изображена пентаграмма, с серпом и молотом на ней, а из под звезды короткими лучами выдавлены полоски, якобы свет. На голове офицерская фуражка по центру бронзовая кокарда смысл тот же, красная звезда, серп и молот, свет. Смотрит он мне прямо в глаза. Взгляд суровый, им он словно отскребывает мои мысли с глазного дна. И я боюсь даже думать про себя. Лицо его ровно вычерченное, брови хмурые черные, прямой нос, от крыльев которого двумя расходящимися бороздками опускаются вниз две характерные морщины. Подбородок широкий с харизматичной ямочкой по центру. На вид майору за тридцать. Третий же видимо военврач, тот что щупал мой пульс пока я был в отключке. В белом халате. Без головного убора, волосы седые, волнистые, лицо изрыто морщинами, нос картошкой припухший, на него он нацепил очки, одна из линз треснула пополам. Глаза глубоко посажены, мешки под глазами. В руках потертый черный чемодан.
- Дерьмовый у него вид, надо его взбодрить - уверенным голосом говорит офицер, повернув голову в сторону доктора. От чего-то мне кажется, что эта идея должна меня радовать, но улыбаться я себе позволить не могу. Тем более я не знаю причины моего нахождения здесь. Чемодан уже открыт, доктор достает шприц, нависает надо мной и я чувствую, как по моим венам разносится жар,ошпаривая мои застывшие внутренности. Через секунды я уже могу подняться в сидячее положение. Майор присаживается на корточки, снимает фуражку. Волосы короткие, челку он заглаживает ладонью набок.
- Я майор Зорин, мне плевать как тебя зовут, мне нужно знать местонахождение вашей своры. - требует он пока спокойно, а я не знаю о чем он, не знаю о ком он, не знаю ничего.
- Молчание жест неуважения... Софронов! - обращается он к вояке - покажите товарищу без документов, как мы проявляем уважение к таким как он. Майор встает и делает шаг назад. Доктор смотря на него повторяет. Сафронов хватает меня за шиворот, я привстаю вцепляюсь в его рукав. Тогда он хватает меня за ворот второй рукой и бьёт с колена в живот. Я обмякаю, скрючиваюсь, приседаю. Затем со всего маха получаю кирзовым сапогом в челюсть. Звон в ушах, я падаю лицом в низ на пол, во рту чувствую что-то теплое, вкус ржавчины, глотаю свою кровь. Этим и напиваюсь.
- Я не знаком с этими - оправдываюсь, - я неделю назад вышел из поселения в город, я добрался только один, и совсем не помню как попал сюда. Я ни чей-то подельник.
- Поселение... - бурчит потирая подбородок Зорин, - оставь его, я сам разберусь - продолжает он, - приведите сюда тех троих, вы товарищ доктор свободны.
Сафронов и доктор выметаются из камеры оставляя меня лежащего на бетонном полу с ним наедине. Я поднимаюсь на сколько возможно быстро, на ноги, хочу встать на ноги...
- Неплохо тебя взбодрили мои ребята - с ухмылкой на лице выговаривает он, - имя то своё помнишь? - изменяет свое мнение майор.
- Рок, Рокфеллер - отвечаю я.
По всей видимости допрос окончен. Откуда ему знать, что я говорю правду? Зачем оставлять меня в живых если я не являюсь ценным источником информации? Горячая ртуть вытекает из ушей, а так же вместе с кровью я сплевываю ее на пол. Мне в голову вновь возвращают мой мозг. Но только что с него толку сейчас?
- Твои подельники или случайные незнакомцы нам более не полезны, у тебя есть шанс доказать свою верность родине, или же ты можешь, пожертвовать собой ради одного из них. Правила просты. - он перебил мои мысли которые теперь мне кажутся никчемными. Страх рукой хирурга щупает мои внутренности. Я потею, дышу, потею, пока наконец мне не становится холодно. Их заводят в коридор. Руки за спиной скованы наручниками. В кожаных драных куртках, в футболках, кто-то босой, кто-то в шортах. Первым заводят лысого, крепкого отморозка. Второй полный, голый по пояс, на голове засаленные дреды по всему телу наколки голых шлюх с раздвинутыми ногами, кресты, свастика, и прочие художества. Третий худощавый, крашенный эракез, топорный пирсинг. У всех на лице одно чувство - страх, предчувствие возможной смерти. А еще на лице у них, как и у меня, синяки, рассечения и темные разводы стылой крови.
- Нет! Не хочу! - вопит сальный, разрисованный жирдяй, - когда с него снимают наручники и запихивают в камеру. Он сопротивляется, поэтому конвоиру приходится огреть его прикладом по шее, а затем сапогом втолкнуть внутрь - каждому положен только нож. Меня бросают в камеру последним. Дверь закрывается. Игра началась. Наша камера маленькая. Я решаю выдержать паузу. По правилам сейчас каждый сам за себя. Но вдруг они условились убить меня первым, а я надеюсь на то, что бой будет честным. Лысый косится на меня, он стоит напротив. У жирдяя взгляд потерянный, пустой. Крашенный эракез мотает головой то влево на меня то в право, на потерянного разрисованного, жмется в угол. Через секунду лысый резко поворачивается и кидается на жирного, левой рукой хватает его правую руку с ножом, правой всаживает свой нож ему между рёбер, жирный пытается своей свободной рукой надавить на глаза лысого, но тот проворачивает лезвие и всаживает нож еще глубже. Свастику заливает кровью и он обмякает, валится напол истекая кровью. Я все еще не могу решиться.
Яяяяя! - орёт лысый, поворачиваясь ко мне, я отвлекаюсь на него и в этот момент крашеный покидает угол и кидается в мою сторону, вытаращив обезумевшие свинячьи глаза, замахивается ножом по направлению к моей шее. Я приседаю, подскальзываюсь, на оторванной обложке какой-то древней книги. Мельком вижу ее черную, белыми буквами над строгим белым крестом по середине написано: "Библия". Он промахивается. В таком положении я только могу оттолкнуть его ногами в живот, его относит. Резко вспрыгиваю на ноги. А крашеный тем временем спиной падает в объятья лысого, в захват, нож у горла.
- Нееееет! - визжит эракез, лысый в ответ только хмыкает. Нож входит в горло как в горячее масло, от уха, до уха распарывая плоть, артерии, трахею. Кровь хлещет из раны, пачкая лысого, пол, его кожаную куртку. Он булькая валится на пол. Вот он конец. Развязка. Либо лысый, либо я.
Вояки стоят в коридоре. Хоть и есть среди них те кто морщится, видно, что им противно все это. Большинство не подают вида, как буд-то для них наблюдать убийство живого человека, такое же обыденное дело, как обед, завтрак или ужин. Возглавляет их сам мойор Зорин. Учредитель этого гладиаторского боя.
- Теперь твой черед. - гордо констатирует бритый, смотря на меня исподлобья, сквозь окровавленное лезвие своего ножа. Он не бросается на меня всем телом, высматривает куда нанести удар, топчится из стороны в сторону. То же самое делаю и я. Боюсь умереть, боюсь подскользнуться, боюсь пропустить его выпад. И вот лысый решается. Замахивается ножом, я уворачиваюсь. Отхожу. Еще раз, и я уклоняюсь, ловлю его руку с ножом. Наношу удар головой ему в лицо. Хрустит его нос вырываю его нож из руки, пинаю в живот, он пятясь наступает на шею крашеному, теряет равновесие и валится на спину в противоположенный угол камеры прямиком на лежащего там жирдяя. Подхожу ближе и перед тем, как нанести удар, он выхватывает нож из руки мертвеца и успевает полоснуть меня по груди. Я успеваю отпрянуть, чтобы он не воткнул мне нож в живот, делаю контр выпад, замахиваюсь и ему ничего не остается, как только подставить руку. Нож прожигает растопыренную ладонь. Второй рукой наношу удар в живот. Он неловко защищается, отлетают пальцы. Ему нечем держать нож и он валится на пол. А мой нож продолжает двигаться к нему и распарывает дыру в его брюхе, глубокую, смертельную. Вот так я остаюсь стоять среди трех окровавленных тел, двоих из которых убил тот, кто уступил свою жизнь мне. Три алых ручейка соединяются в одну реку и текут в угол камеры там где лежит спасшая мне жизнь обложка старой книги. И я смотрю на нее пока кровь не начинает переливать через ее края, затирая крест и надпись на ней.

10.12.2015

Освобождение.

Спертый воздух из-за плохой вентиляции. Меня, наконец, выводят в коридор. Зорин не выпускает меня из вида, смотрит задумчиво. Мне начинает казаться, что он пытается прочесть мои мысли. Я молчу, хотя в моей голове, вертится целая масса вопросов: Зачем? Почему он заставил невиновного меня биться насмерть? Что это за место? И чего он еще от меня хочет? Но задать я их не отваживаюсь, и на этом он меня прерывает.
- Что ж с ножом ты обращаться умеешь – утвердительно говорит он, а потом совершенно неожиданно для меня задает другой вопрос – а стрелять тебя учили? – я был глуп, я не мог понять главного. Все, что он проделывает со мной со вчерашнего дня, действительно вкладывается в какой-то только ему известный план. Что ж иного выхода у меня все равно нет, мне придется играть по его правилам, а дальше, когда представится возможность… Тогда я все и решу.
- Да был небольшой опыт – опыт, о котором я бы сегодня предпочел забыть и опыт, который позволил мне забраться так далеко.
- Что ж посмотрим – говорит он и приглашает меня зайти в комнату напротив. Это подземное стрельбище, тир. Вероятно, здесь их всех учат стрелять по тем, кто представляет опасность городу и интересам тех, кто им управляет. Он протягивает мне маленький, холодный, пистолет Макарова. Беру его, оттягиваю затвор, заряжено. Сам без приглашения занимаю позицию, прицеливаюсь в ближнюю вырезанную из тонкой фанеры фигуру человека, она выкрашена белым. Глаз у фигуры один, красная точка, волнами от нее расходится красные круги, кажется, он пытается меня загипнотизировать. Нажимаю на спуск, выстрел, выстрел, выстрел. Голова деревянного человека дырявится. В том самом месте, где у него глаз, появляются еще три, полноценных, сквозных. Издали, на меня обескуражено смотрит другой, красноглазый деревянный циклоп, навожусь на него. - Херли ты скалишься? – едва слышно произношу я и проделываю в его голове такие же три дополнительных отверстия.
- Отлично – говорит майор, и хлопает меня по плечу, – оружие и патроны можешь оставить себе. Да кстати, совсем забыл – мы медленно выходим из тира, я воровато засовываю пистолет за пояс, горсть патронов растворяю в кармане своих брюк, - тебе на первое время понадобятся деньги, купишь себе одежду и еду, – протягивает мне тяжелый бумажный сверток.
Мы идем по длинному широкому коридору. Вдоль потолка вьются магистрали кабелей и труб. Стены истрескались, но здесь они не изрисованы, приятно думать, что хоть где-то следят за порядком. Позади нас слышу тяжелые неторопливые шаги. По левой стороне коридора я обращаю внимание на каждую железную дверь, гадаю насчет того, что или кто за ними. Зорин останавливается. Левую руку выбрасывает мне на перерез, я утыкаюсь в нее и останавливаюсь.
- И еще, я тебя найду, и ты мне понадобишься для нескольких заданий. Договорились? – он протягивает мне руку.
Завербован, значит, я не принадлежу себе в этом городе. Да кто вообще в этой жизни принадлежит себе? Дикари – рейдеры? Торговцы? Воины? Жизнь человека на девяносто процентов состоит из того, что мы исполняем чью-то чужую волю. И сейчас мне предложили выбор, но на самом деле это иллюзия, и мы оба понимаем, что я выйду из этого места только в одном случае. Свободным же меня могут отсюда лишь вынести, а это скучно и не интересно. Не долго думая, соглашаюсь и жму его руку. По крайней мере, теперь моя жизнь обрела какой-то новый смысл, и я могу наконец-то отвлечь себя от прошлого и сосредоточиться на настоящем и будущем.

Все мы когда-то были детьми.

На поверхность меня выносит тяжелый грузовой лифт, дверцы распахиваются, и я иступленный выплетаюсь на улицу. Вот он Нижнеатомск. Центр самого живого из городов известного мне мира. Мимо прямо по площади разъезжают военные грузовики, вооруженные военные в форме, вооруженные гражданские, вооруженные торговцы. Гребаная пропасть вооруженных людей. Все они топчутся, грохочут, смеются, ругаются. Продают все, что успели найти в пустошах прямо на улице. Кто-то что-то празднует, стреляет в нависшие над городом серые тучи. Толпа всего этого не замечает, звуки толпы образуют неугомонную, режущую ухо какофонию. В оживленных переулках невыносимо воняет. Всюду мусор. Сушится на балконах переполненных пятиэтажек бельё, льются прямо из окон сверху какие-то помои. Лежат на газонах, обрюхшие пьяницы. С вытаращенными и мутными от экстаза сглазами, слоняются наркоманы. От такого зрелища мне не привыкшему становится не по себе. Иду еще сам пока не знаю куда, помню, что мне необходимо получить регистрацию, найти ночлег, купить теплую одежду. Все это занимает у меня некоторое время. И вот я уже сыт и переодет и у меня на сегодня осталось еще одно незавершенное дело. Ухожу от толпы, бреду на зов красному уходящему солнцу. Среди прохожих, замечаю одного мальчика, восьмилетку и это единственный ребёнок, который попадается мне на глаза за весь день. Его взгляд суровый, выдержанный, совершенно не похожий на взгляды тех детей, которых я видел на довоенных фотографиях найденных мною в брошенных поселениях. В его руках обмотанный изолентой возле приклада, старый обрез. Вспоминаю себя, не хочу вспоминать. Он сидит на изъеденной ржавчиной чугунной скамье, свесив ноги, за плечами у него зелёный засаленный рюкзак.
- Костя – женский голос из открытого окна на первом этаже, - ужин готов! – мальчик подрывается и забегает в подъезд, железная дверь которого отворена и висит на одной петле, уткнувшись нижним краем в безжизненную землю.
В голову закрадывается мысль. Неужели детей практически нет? Неужели мы вымираем? За все это время я не нашел представителей того поколения людей которое умело любить, дарить жизнь, вынашивать и растить детей. Вместо них я нашел поколение проституток, поколение зависимых от алкоголя и наркотиков калек. Неужели я зря искал то место где люди остались людьми? Этот мальчик и его мать поселили в моем сердце надежду. Зажегся светлый огонек, который в будущем, возможно, разгорится. И мы сможем вновь позволить себе называть нашу цивилизацию человечеством.
В самую последнюю очередь, когда на улице уже стемнело, я нахожу место, в котором мне представится возможность переночевать, розовым флюоресцирующим неоном смотрит на меня надпись «HARD FACK CAFÉ» слева от неё мелкими буквами выцарапано «HOTEL на 2 этаже». Прекрасно зная, что времени на поиск чего-то лучшего у меня нет, сам с собой соглашаюсь. Пока меня провожают в комнату на втором этаже, я успеваю насладиться чистотой этого заведения. Лестница на второй этаж, белый мрамор, красный шерстяной ковер ручной работы, на стенах яркие обои, освещаемые хрустальными ночниками. Не дурно, думаю я про себя. Моя комната маленькая без удобств, но это меня никак не смущает. Напоследок прошу метрдотеля принести мне бутылку водки, не для того, чтобы отравиться ей, мне сейчас главное не подхватить заражение. Сил у меня осталось не много, запираю дверь, стерилизую свои царапины, переодеваюсь, а затем сразу же растягиваюсь на кровати, наверное, не проходит и минуты, вселенная вокруг меня схлопывается.
Вокруг все темнеет, голову, словно в тиски зажали. И чтобы освободиться я сваливаюсь в еще более глубокую бездну своего подсознания. Туда где на засохшей траве, возле моей родной деревни, играет моя четырехлетняя сестра, Анюта. Играют с ней еще трое, Влад неугомонный соседский драчун, самая старшая Анжелика ее лучшая подруга и Соня. Больше всех мне было жаль Анжелику, ведь она полная сирота, её мать и отец погибли в первые дни в Ленинграде, она в то время гостила у бабушки, ей было всего два года, но вскоре и она оставила её. К нам в деревню её привезли и отдали на попечительство местного батюшки. Отец Сергий добрый старик, никогда не отказывал в помощи. Поэтому жили у него семеро таких ребят.
Моя сестра родилась спустя шесть месяцев с того момента, когда нашего отца призвали в армию. Он был уже не молод, а война длилась уже более десяти лет. Я помню его хорошо, он для меня все еще живой и я его продолжаю ждать. Продолжают ждать своих отцов и другие. Матери всегда обманывают своих детей думая, что они должны жить с надеждой, должны всю свою жизнь, ждать того, кто уже точно не вернётся. Некоторые пытаются обмануть и себя, только лишь для того, чтобы какое-то время прожить так, как будто ничего плохого в этом мире не происходит. Но как только моя мать остается одна и думает о том, что теперь её точно никто не слышит, она украдкой плачет.
- Я вернусь – говорит отец, матери, сестре. Прощаясь со мной, молчит.
Мы однажды договорились с ним, что никогда не будем обманывать друг, друга и никогда не будем обещать того, что выполнить не в наших силах.
- Позаботься о матери - говорит он мне, когда я провожаю его до грузовика, а потом обнимаю. Еле сдерживаюсь, чтобы не расплакаться, зажмуриваю глаза, что есть сил и по моей щеке течет холодный ручеек. Через его плечо я смотрю на свою мать, которая, положа руку на живот, второй машет ему платком, на ее лице блестят, как роса на утренней траве, слезы расставания.
- Пора Лешка – его последние слова, а потом его забирают у меня, у нас. И старый военный грузовик, наполненный будущими солдатами, увозит моего отца и отцов моих друзей на фронт. Туда где огонь съедает судьбы, где война пожирает души. Я не успеваю ничего сказать ему. Хочу, но не остается сил вымолвить и слова.
Во всей деревне остались только старики, женщины и дети. Мне не посчастливилось жить в то время, когда дети знали, что такое вкус настоящего пломбира. Я не ходил в кинотеатры и никогда не пел хором песню пионеров. В довоенное время дети могли свободно гулять по улицам, ходить в школу и обратно и вечерами играть в мяч или салки во дворах. Какая беззаботная сказка. Я же с раннего детства учился стрелять из ружья, без этого невозможно было охранять скот. Дикие собаки, волки и другие хищники оставшись в лесу без пропитания, а некоторые, будучи вытесненными из своих привычных мест обитания гнашами и прочими мутировавшими тварями, всё чаще нападали на людские поселения и скот. Мы вместе с отцом Сергием и двумя старшими подростками Игорем и Славой у которых отцов так же, как и у меня забрали. Охраняли пастбище от этих хищников, вечером загоняли скот. Если днем приходилось стрелять, нужно было опустошенные гильзы отчистить от горелого пороха, заменить стреляный капсюль, засыпать в патрон пороха, вставить вырезанные из старого валенка войлочные пыжи, засыпать картечь и залить их расплавленным воском из горящей свечи. Запираешь двери, закрываешь ставни, твой дом – твоя крепость. Ложишься спать, и слышишь, как эта нечисть воет и бегает прямо во дворе, скребётся в крышу сарая или пытается сделать подкоп, ведь там, как и мы здесь уставшая за день живая животная плоть. Утром они уходили. Но не опасаться их было нельзя. Не брезговали они никаким мясом, и всё чаще их жертвами становились старики или дети. Но в ту раковую ночь в деревню пришли не они…
Открываю глаза от того, что в соседнем номере откровенно скрепит панцирной сеткой кровать. Стонет в экстазе какой-то мужик, голос высокий, почти женский. Со всей силы бью ногой в стену, люстра дрожит, за стенкой затихают. Отличное место, и правда, красивая обстановка, даже не смотря на то, что когда соседи начинают трахаться слышимость такая, что в какой-то момент начинаешь чувствовать себя соучастником этого мероприятия. Я даже думаю спуститься вниз, выпить, выбрать себе девочку по вкусу и отомстить. Однако ловлю себя на мысли о том, что пока я не найду себе работу за которую смогу получить достаточно денег, я не имею права растрачивать выданные мне на первое время деньги из свертка. Все еще полусонный я поворачиваюсь на бок и закрываю глаза.
Я просыпаюсь от отчаянного глухого крика за стеной. Выстрел. Ко мне подходит моя мать, закрывает мне ладонью лицо её указательный палец лежит на губах. Молчу. Пока я срываюсь с кровати прямо в сапоги, хватаю ружьё и заготовленные на день восемь патронов. Моя мать кутает и просит утихнуть Аню. Мы выходим на улицу. Осторожно. Ружьё я несу впереди себя, словно оно копьё, а я пещерный человек. На улице стоит рев моторов, в двадцати метрах от нас мелькают какие-то темные фигуры, молят о спасении старики, неистово пищат девочки, узнаю один из голосов это Соня. И всё это происходит на фоне избы пожираемой огнем. Мы медленно пятимся в сторону леса, чувствую, что там сегодня будет безопаснее, чем здесь.
- Прошу вас, не надо, неее – жалобно молит мать Сони, соня кричит еще сильней. До наших ушей долетают лишь звуки. Мы ничего не видим.
- Заткнитесь суки! - Орет на них какой-то мужик, голос не знакомый низкий, воинственный и раздраженный. Выстрел, выстрел. Зажмуриваюсь. Тишина. Шелестит под ногами сухая трава, хрустят ветки. Мы с матерью и моей сестрой бежим как можно дальше в лес, как можно ближе к лесным тварям. Ну же где же вы? Оглядываюсь я только тогда когда мы отбежали на достаточное расстояние. Анна хнычет и её не унять. Да меня и самого трясёт. Если они услышат, если они услышат, думаю про себя.
- Мама, вы будьте здесь – дрожащим шепотом лепечу я, - я должен помочь остальным – она пытается ухватить меня за руку, задержать, но я вырываюсь, а кричать она мне в след не станет.
Крадусь в ночи, имею опыт. Обхожу пылающий дом, стараюсь не попасться в поле зрения фар двух УАЗов. Пытаюсь разглядеть их, сосчитать. Шестеро, может быть семеро. Два мотоцикла. Кажется, они согнали на перекресток всех жителей деревни, всех стариков, почти всех женщин и детей, за исключением четырехлетней Анны, моей матери и девятилетнего мальчишки - меня. Оглашают им новые правила поведения, говорят о том, что утром приедет грузовик и заберёт всех тех, кто может работать в какое-то их логово. И если они будут сидеть тихо, то более никто не умрёт, а старики смогут спокойно остаться доживать свой короткий век в родных местах, что даже несколько голов скота им оставят, что они не варвары, а просто пришли сюда и реализовали свое право сильного. Один из них орет, что перевернул весь дом, стоящий в самом конце деревни, но там никого нет. Докладывает он о том, что мы сбежали, по всей видимости, главному в их банде, высокорослому, лысому, мужчине. Телосложение плотное, но не дряблое, жилистое и сам он достаточно высокий под два метра. Тяжелый, стальной бронежилет. Ноги облачены в камуфляжные широкие штаны, заправленные в массивные военные ботинки. Кожаными ремнями застёгнуты на затылке две ремешка, крепящие к лицу, в серый цвет окрашенную маску череп. На левой щеке выступает из-под маски чудовищный шрам. В его руке тяжелая неизвестная мне винтовка, а под ногами, в высохшей сыпучей грязи лежат два не подающих признаков жизни тела. Соня и её мать. О боже, нет! Прижимаюсь к земле и до крови кусаю губу. Хочу закричать, застрелить этого ублюдка, прямо здесь, прямо сейчас. Но вспоминаю наказ отца. Если я убью его сейчас, если убью, то меня и всех кто сейчас у них в заложниках казнят. Пересиливая себя и отползаю.
- Возьми с собой троих – приказывает голос из маски - Найдите их!
Вспоминаю про вырытые нами в лесу ямы-ловушки для зверей. Что если мне приманить их. Не каждый человек глупее зверя в поиске добычи, но каждый поставивший ловушку знает, где её поставил, а зверь либо неосведомленный человек нет. Бегу по траве в сторону леса, где я знаю каждый сук, каждый пень.
- Эй, смотрите вот один, - кричит бандит, раздаются выстрелы, петляю, как обезумивший заяц, я очень сильно рискую, рискую жизнью до тех самых пор, пока не прорываю своим телом орешник. Границу, отделяющую лес от желтого, осеннего поля. Метаюсь от дерева к дереву. Сыплются остриженные картечью ветки, раскалываются тонкие стволы берез от пронизывающих их пуль. Медные и свинцовые снаряды клюют кору дубов, взрывают сырой от гниющей листвы лесной наст. Теряют меня из вида, стрельба затихает. Ищу тропу и сразу же её нахожу, ищу то место, то самое место, вот оно. Ветки, листва, не успевшая слежаться, сырая земля. Поперек лежит гнилая дубовая коряга. Боюсь свалиться в трехметровую яму на заточенные деревянные колья. Перепрыгиваю, руками касаюсь мокрой тверди, буксую и прячусь в дали за размытыми корнями могучего дуба. Скидываю свою потяжелевшую двустволку, прицеливаюсь. Жду. Они идут друг за другом. Двое, где третий? Обсуждают, что-то, ругаются, идут по следу. Освещают тропу и окрестности прожектором-фонарём. Один из них идущий впереди перешагивает трухлявую ветвь и наступает на свою же смерть. Валится в яму, насаживает свое бренное тело на колья, молчит, пускает кровавый сок. Второй заглядывает туда к нему, и тогда я жму на курок. Выстрел уносит в его сторону шрапнель, он откидывается на спину, чтобы не упасть следом. Яростно вопит, кидает в меня свои матерные проклятья. Оружие наготове, последний заряженный патрон и вот я уже обхожу его, а он только успевает повернуть в мою сторону голову и взглянуть мне в глаза, когда я похаблю его застывшую от страха гримасу. Ружье испускает дым из дула, прячусь, прислушиваюсь, перезаряжаю. Прожектор лежит на тропе и светит в окровавленное месиво, туда, где только что было лицо рядового бандита. Убедившись, что рядом никого нет, подхожу туда и стягиваю у него разгрузку с обоймами, гранату и автомат. Беру в руку рацию и вдруг мне сквозь шипение слышу:
- Лешка я знаю, ты меня слышишь. - Голос низкий, мужской, говорит тот ублюдок в маске. Но так же я слышу низкий стон и плачь. - Я сейчас у тебя в гостях и еще у меня здесь два дорогих тебе человека, – фоном к его нервной, рассерженной речи, плачь моей сестры, - я сейчас убью твою мать и твою сестру. Ты ведь убил двух моих людей, не так ли?
- Не смей даже пальцем трогать их! – реву ему вслед я. Катится по щекам град из слез. Внутренности словно вынули наружу, сердце прилипает к диафрагме. Выстрел. Визжит Анна. Выстрел. И все смолкает. Далёкие, низкие хлопки, словно из прошлого долетают до моего уха.
Я вздрагиваю, скидываю с себя сон. Пот градом льётся со лба, сердце бешено колотится. Стук в дверь.
- У вас всё в порядке, - осторожно спрашивает кто-то из-за двери, это метрдотель.
- Да всё нормально, кошмар приснился, - не вставая с кровати, отвечаю я. Но спустя минуту, накинув на плечи кожаную куртку, выхожу в коридор. Он подает мне чистое полотенце, и я знаю, как им воспользоваться, - спасибо. - Говорю я, и он уходит. Пока я закрываю дверь, из соседней комнаты вываливается держащаяся за руки парочка, два худощавых педика. Мрак! Ругаюсь про себя я. Значит, сегодня я прервал спаривание двух ненаглядных голубков. Наспех закрываю дверь и исчезаю в туалете, умываю лицо. Я ничего не имею против голубых. Главное, чтобы они не навязывали свою заразу остальному миру. После своих мрачных снов о прошлом мне очень хочется выпить что-нибудь, поэтому я пускаюсь в бар и прошу налить мне что-нибудь. Бармен смотрит на меня и наливает что-то в рюмку, пододвигает ко мне. Играет музыка, на сцене танцуют три полуголые девки. Но я не пью и не смотрю на обнаженные соски, не пускаю слюну. Я просто вспоминаю своё, чужое испорченное войной и анархией детство. Вспоминаю так же и о том, что я поклялся найти его, найти и убить. Как он смог достать их? Я ведь отвел их как можно дальше от деревни в безопасное место и да я позже бросил их одних в лесу. Я идиот, почему же я не смог оставить остальных? Почему нужно было лезть на рожон, спасать Анжелику, Славу, Ваню, отца Сергия? И только когда ничего нельзя было поделать, я вернулся назад, застрелил двоих охранявших, моих друзей, затем батюшка в упор изрешетил третьего. Мы забрали их оружие, но лысый в маске и его правая рука испарились вместе с двумя мотоциклами. Деревню пришлось бросить, великий исход из деревни вывел нас к новому поселению, имя которому так и не присвоили, но жизнь и там вскоре стала невозможной, большинство из тех, кого мне удалось спасти, погибли или умерли от болезней. Я найду этого урода живым или мёртвым. Найду! И нет ничего предосудительного в том, что я вчера убил бритого. И возможно именно это событие взбудоражило живущее где-то внутри меня прошлое, воспоминания о моей сестре, матери и отце. Ведь живут они теперь только там. Расплачиваюсь и иду в номер. Кого я обманываю? Нет в этом баре средства, которое может хоть ненадолго унять мой обострившийся недуг.
На следующий день мне приходит записка. Один, два, три Зорин…

21.12.15